Над нами кружили вражеские самолеты
– Родом я из деревни Бор Бельского района Смоленской, а ныне Тверской области. Жили мы неплохо: имели корову, свиней, овец, коз. Сами ткали лен, пряли пряжу. Отец работал в леспромхозе и построил большой красивый дом – пятистенок. Но перед войной у нас случилось горе – умерла наша мама Наталья Ивановна. У нее было больное сердце. Она приехала из больницы, помылась в печи (а тогда в деревнях на Смоленщине все так мылись) и вскоре умерла. Нас у отца было трое: брат Николай, сестра Анна и я. С нами жила еще 85-летняя бабушка Люба, которая занималась домашним хозяйством, а из соседней деревни приезжала тетка Ульяна, чтобы нас обстирать.
Когда началась война, я окончила четыре класса. С первых же дней над нашей местностью стали кружить вражеские самолеты, разбрасывали агитационные листовки. А через две недели немецкие войска оккупировали наши края. Стоял жаркий июльский день. Мы с соседскими ребятишками играли в казаков-разбойников – прятались друг от друга. Вдруг слышим: едут мотоциклы (а наша деревня примыкала прямо к большаку). За ними появились грузовики, в кузовах – люди в военной форме, в касках и с автоматами, лопочут что-то на непонятном языке. И форма на них не такая, как у наших бойцов, которые в первые дни войны ехали на фронт тоже через нашу деревню. Нам тогда говорили, что на ближайшей станции Шихово высадился вражеский десант, а оказалось, что станция уже была занята немцами.
Немцы нас за людей не считали
Вскоре всю деревню запрудили немецкие танки. Нашего отца Павла Константиновича Осипенкова на фронт не взяли по болезни, ему выдали «белый билет», но он ушел в партизаны. А тетка Ульяна (сестра нашей матери) с пятью своими детьми перебралась к нам, потому что немцы спалили ее дом.
Все, что можно было, мы прятали – закапывали в землю зерно, муку, шерсть, одежду. А всех наших кур, свиней и овец съели немцы, в хлеву остались корова да козочка. Помню как сейчас: немец с холеной мордой выходит с нашего двора и несет огромный кусок соленого сала: не поленился в погреб слазить. Во второй половине дома размещалась контора леспромхоза, и мы спешно снимали там со стен портреты советских вождей Сталина и Ленина, чтобы избежать расправы, а на их место вешали иконы.
Немцы нас за людей не считали. Они запоганили наши колодцы. Через неделю ранним утром под дулами автоматов всех жителей согнали в общий строй и выгнали из деревни. Мы даже ничего из вещей не успели захватить. Пошли на запад, в немецкий тыл.
В одной из деревень нас приютили родственники. Через день мы с теткой решили все же сходить домой, чтобы хотя бы еды взять. А там уже военные посты выставлены. Никого не пропускают. Увидят людей, начинают стрелять, кричат: «Партизаны», они их очень боялись. Мы спустились в ров, который шел вдоль деревни, а за ним рожь колосилась, и по этому полю ползли почти два километра, потому что наш дом находился на другом конце улицы. До крови стерли коленки и локти. В деревне встретили отца, он в сарае укрывался. Из партизанского отряда его отправили домой, потому что у него обострилась язва желудка и он загибался от боли. Отец запряг корову, на телегу мы погрузили вещи, спрятанное зерно и ночью незаметно выбрались за околицу.
Вскоре немцы нас опять погнали – в сторону Велижа. Почти месяц мы пасли коров у местного полицая.
Собирали оружие и продукты для партизан
Когда немецкие войска оставили нашу деревню и двинулись на Москву, мы вернулись домой. Стояла глубокая осень, уже снег пролетал. Родные места было не узнать.
Кругом все сожжено. На месте деревень одни печные трубы остались, а по обочинам дорог груды из трупов немецких и наших солдат. Бои ужасные там шли. В Бору из 300 домов уцелело меньше половины. Наш дом выстоял, но весь был в огромных пробоинах от снарядов. Дверь оказалась закрытой. Я полезла через окно и вижу: на полу солома, кругом гильзы разбросаны и каски окровавленные. Печь топится, а возле нее греются двое в серых зипунах. Услышав шорох, они испугались и драпать. Дезертиры, наверное, были. Несмотря на то что все вокруг оказалось изрыто гусеницами танков, картошка в тот год выросла крупная. Мы ее тогда много накопали. А все, что прятали в ямы, кто-то вырыл. Беженцев-то много тогда было. Нас корова Зорька очень поддерживала, давала молоко.
На улице повсюду были окопы, а поля остались заминированы. Как-то мы играли в соломе на колхозном дворе и видим: дым за деревней, побежали туда. А тетка Аксинья везет на санках мертвого сына Петю и рыдает. Она послала его на мельницу, а он свернул с дороги и наступил на мину, ему ногу и оторвало. Мы в своем огороде тоже мину нашли и к тому месту близко не подходили.
Сын старосты нашей деревни был начальником партизанского отряда, все жители знали об этом и собирали для партизан оружие и продукты. Партизаны обычно приходили в деревню ночью и стучались в наш крайний дом, но однажды они нарвались на засаду, и вся группа погибла. В двух соседних деревнях за связь с партизанами немцы сожгли всех жителей, согнав их в сарай.
Как мы оказались на передовой
Весной 42-го к нам пришли советские войска. И наша деревня оказалась на передовой. Что было – ад кромешный. В двух километрах от нас, в деревне Вышегор, немцы стояли, а в Бору – наши. Мы неделю не могли выйти на улицу, сидели голодные, все припасы уже кончились. Вокруг пули свистели, мины рвались, с неба бомбы падали. Земля стонала. Мы видели, как солдаты поднимались в атаку с криками «ура». Рядом с нашим домом располагался лазарет, так в него бомба попала. У нас под печью был лаз, и там мы прятались. Днем и ночью молились. В Вербное воскресение было затишье, и нам удалось выбраться из дома. Внутри пальто мы нашили карманов и натолкали туда одежды про запас. Тетка Ульяна к тому времени родила от отца девочку Маню. И мы с грудным ребенком укрывались в окопах и блиндажах. Рядом были наши солдаты. И все пухли от голода, ели дохлых лошадей. Когда наша бабушка умерла, мы ее даже похоронить не смогли, закопали в снегу.
С сестрой Нюркой я собирала веснушки, так называется клюква, сохранившаяся на болотах до весны, очень сладкая. Мы выменивали ее на хлеб в полевой кухне. Однажды пошли за ягодами да заблудились. Показались немецкие самолеты и – «та-та-та». Мы спрятались под сосновыми ветками. А когда вылезли, слышим: немецкая речь и собаки недалеко лают. Ну, думаем, все, пропали. Овчарки учуют нас, разорвут. Притаились во мху и тихонько начали отползать в сторону. Блудили-блудили в темноте, к утру только вышли из леса. А отец нас всю ночь искал.
Потом мы всей семьей долго шли, увязая в грязи, – подальше от фронта, остановились в деревне Прудня. Это была уже освобожденная территория. Там ходили по миру. Кто кусочек черствого хлеба нам даст, кто картошки.
Больше месяца в товарных вагонах
Летом 42-го был приказ беженцев эвакуировать. Но старших теткиных детей Настю и Гришу направили в ФЗО, а ее сына Ивана забрали на фронт. Мой брат Николай тоже воевал. Он ушел на службу в мае 41-го, а в 42-м пропал без вести. Деревенские жители потом мне рассказали, что с войны вернулся его друг, с которым он служил в танковых войсках, и вроде как он видел нашего Николая смертельно раненым в бою. Я написала письмо этому парню, но ответа не получила. После войны он с женой подорвался на мине, когда пахал на быках землю.
…Больше месяца нас вместе с жителями блокадного Ленинграда везли в товарных вагонах на Урал. Во время бомбежек многие погибли. На станциях нам давали какую-то баланду и мазали дегтем от чесотки. В Челябинске всех поселили в бараках на ТЭЦ, потом наша семья перебралась в поселок Мирный и тоже обосновалась в бараке, спали мы на нарах. Там жило семей десять, и никаких перегородок, одна на всех печь, а в стенах огромные щели. Есть нечего было. Мы опять ходили по миру, собирали кусочки. Зимой выдалбливали из мерзлой земли на полях оставшуюся с осени картошку и дома терли ее на терке, а потом пекли лепешки. Мои двоюродные брат Александр и сестра Нюра умерли от туберкулеза, тетка Ульяна сильно простыла и тоже умерла. Отец привел в дом мачеху, а семимесячную Манечку отдал в дети чужим людям.
9 мая 1945 года никогда не забуду
Пока шла война, я не училась. Нас посылали в Красноармейский район копать картошку, перебирать овощи. Но звания труженика тыла я не получила. Месяц в одном совхозе поработаем, месяц в другом. Кто нас там помнит? А никаких документов не сохранилось.
9 мая 1945 года никогда не забуду. Мы тогда жили в землянке на Подземгазе (ныне поселок Вахрушево). Люди пели, плясали и плакали от счастья, никому не верилось, что войне конец.
В сентябре 1945-го, уже в мирное время, я пошла в пятый класс. Тетради нам выдали в школе, а учебников у меня не было – не на что было купить, но я все запоминала с урока и училась на отлично. Еще долго после войны по ночам я просыпалась от испуга и вздрагивала, когда утром слышала заводской гудок, думала, что это тревога.
После окончания семилетки Тамара Павловна, а по паспорту она Домна Павловна, поступила в Копейский горный техникум. В 1952 году по распределению приехала в Еманжелинск, где живет по сей день. Более 30 лет проработала в угольной отрасли: была горным мастером на шахтах
№ 19а, № 54 и каждый день наравне с мужчинами спускалась в забой, потом работала старшим инженером в отделе безопасности треста «Еманжелинуголь», преподавала в шахтерском учебном пункте. Выйдя на пенсию, занималась общественной работой. Неоднократно избиралась членом городского совета ветеранов, пела в хоре и 15 лет была внештатным корреспондентом газеты «Новая жизнь».
Перед отправкой на Урал в суматохе Тамаре Павловне перепутали документы. В справке об эвакуации исказили ее фамилию: написали Осипенко вместо Осипенкова. Девичью фамилию она сменила, когда в 1952 году вышла замуж за горного мастера Виктора Александровича Садовского, с которым вместе работала на шахте № 19а. Но была неверно указана и дата рождения – 25 декабря 1930 года, а Тамара Павловна старше почти на три года. И из-за такой ошибки она позднее пошла на пенсию. В конце 70-х Т.П. Садовская ездила на родину, чтобы подтвердить свои годы, но метрики там не сохранились.
Война все спутала в ее жизни. Оторвала от родных мест, разлучила с близкими людьми. Тамара Павловна до сих пор ищет родных и двоюродных братьев и сестер: Григория, Настю, Виктора, Игоря, Николая, Ивана, Манечку – и пишет письма в Москву на телепередачу «Жди меня», не теряя надежды разыскать хоть кого-то, говорит, в родные края никто из них после войны не приезжал.
